«На еду меняли все — вещи, посуду, утварь»: воспоминания ростовчанки, пережившей две немецкие оккупации

2 сентября 1945 года на борту американского флагманского линкора «Миссури», прибывшего в воды Токийского залива, Япония, СССР, Великобритания и США подписали «Акт о безоговорочной капитуляции Японии». Вторая мировая война завершилась окончательно. Для ростовчанки Елизаветы Бурдановой, которой в этом году исполнится 93 года, война завершилась раньше. Но и была страшнее, чем для жителей многих стран-участниц. Лиза два раза попадала в оккупацию, 12-летней рыла окопы и стирала окровавленные бинты, проходила десятки километров в поисках горсти угля или керосина. Жизнь у пожилой женщины сложилась: есть дочь, внучка и любимый правнук. Но о тех днях, и даже о победе, Елизавета Никитична не говорит без слез.

Когда началась война, Елизавете Бурдановой не было еще 12 лет. 12 должно было исполниться в сентябре, война началась в июне. Семья — маленькая Лиза, старшая сестра Надежда, братья Сергей и Николай и отец с матерью — жили на «дачах», в районе нынешнего Ленинавана. Тогда участки находились еще далеко от границ Ростова. Отец с матерью работали в военном госпитале.

— У нас была тарелка. Накануне войны объявляли: немец уже прошел этот рубеж, тот рубеж. И пошли слухи, будто бы мы уже готовимся к войне. Папа читал газеты, тоже говорил, мол, будет война. Мама была неграмотная, читать не умела, говорила: «Да брось ты, ну какая война?», — рассказывает Елизавета.


Посередине - отец Елизаветы. 

Тогда, будучи ребенком, она не сильно вникала в разговоры взрослых. И сейчас вспоминает происходящее в первые дни обрывочно. Но то, как она узнала о страшной вести, помнит хорошо.

— У нас недалеко от домов был выгон, скот пасли. Мы ходили туда играть. В очередной раз пришли, а нам кто-то из ребят кричит: «Война началась!». Но она-то ранним утром началась, а мы только днем узнали, — вспоминает Елизавета.

Накануне семью обокрали, унесли многие вещи, даже одежду. За несколько дней до страшной даты Бурдановы остались голые и босые. Просить было не у кого. А через несколько дней началась эвакуация, и всем стало не до того.

Немец шел быстро. «Бегом добежал до Ростова», — говорит Елизавета. Родители продолжили работать в госпитале, но работы существенно прибавилось. Прибирать, перетаскивать вещи и раненых, готовить, стирать бинты — раньше их не выбрасывали, стирали. Маленькая Лиза вместо школьных каникул помогала родителям.

В 1939 году, еще перед войной, старшего брата, Николая, призвали в армию. Сергею тогда было всего шесть, у него было очень плохое зрение, и поначалу его забраковали. Потом, когда бои были уже под Самбеком, призвали и его…


Старший брат Елизаветы - Николай. 

Отец Елизаветы эвакуироваться не хотел. Здесь хоть стены, а там — неизвестность. Да и ни вещей, ни денег нет. В итоге семью отправили в новые многоэтажки на нынешней улице Мечникова.

Первая оккупация прошла быстро. В детской памяти отразился лишь пулемет, который поставили между двумя домами против немцев, да танки. Дети выбегали смотреть, как идут громадные машины. От их хода лопались и рассыпались стекла.


Старший брат Елизаветы Николай в начале войны и по прошествии нескольких лет. 

— Некоторые девки постарше у нас во дворе говорили, что это, мол, культура. Шли болгары, румыны, венгры. Французы — они все на гармошках губных играли. Доигрались, что их выгнали, — говорит Елизавета.

Но немцы шагнули назад. И это уже было надолго.

— То были такие хозяева, что мы их боялись, — говорит Елизавета.

Перед очередным наступлением Лизу и ее маму отправили рыть окопы под Самбек. Стучались по всем квартирам, маленькая Лиза открыла. Со всего дома в итоге на линию укрепления забрали только их.

— Кто-то копал, а мы, дети, землю бросали в тачку. Возили туда на полуторках. Бортик был не выше 30 сантиметров, а дороги плохие. Мама умоляла: «Не сажайте детей у барьера». Ездили несколько раз. Однажды, после Чалтыря, нас остановили, и солдатка с красным флажком заорала нам матом, мол, куда вас несет, там уже немцы, — вспоминает Елизавета.


Мама Елизаветы (в центре) и Елизавета (справа).

Поначалу оккупанты расположились в школе No 52 — нынешней гимназии имени Печерского.

— Кто-то из детей проговорился: мол, немцы там готовят, и у них остается. Брали с собой какую-то емкость и ходили просить: «Пан, дай». Иногда немцы что-то давали. Однажды мы пошли с моей подружкой Зиной. Та все шутила: «Сейчас немцы нам будут хлеб раздавать». Полпятого утра, поздняя весна была или лето, уже не помню, помню, было тепло. Немцы вывели овчарок. Мы перепугались, думали, сейчас спустят на нас. Но Зина сказала: «Нет, стой, без хлеба домой не пойдем». Вдруг выходит немец, лет 45, невысокий. Подходит к нам и начинает гладить меня по голове. У меня все внутри замерло. А затем взял Зину за руку и повел в школу. Я стою жду. Кажется, часов пять простояла, но, конечно, нет, минут 20 максимум. Выходят. Немец несет хлеб — тогда был подовой, другого не делали — и масленку. И с ним Зина. Он дал булку ей и мне, а масленку мне. И мы как побежали назад домой, опрометью. Дворами, закоулками. Ребята ж и отнимут, как увидят. Масло потом поделили на двоих, — рассказывает Елизавета.

Человечное быстро кончилось. Немцы поняли, что остановились надолго. Стали расставлять тех, кто повыше чином, на квартиры. Милиции так двери не открывали, как немцам: боялись страшно. В квартиру к Бурдановым тоже ставили — в основном, офицеров. В двух комнатах, где жила семья, было чисто, а главное, даже в войну уютно. Даже занавески пошили — из стираных окровавленных бинтов, которые вместо ожидаемого угля обнаружили в одном из брошенных вагонов, оставшихся на железной дороге.


В те дни голодно было настолько, что на еду меняли все, что оставалось ценного в доме — вещи, посуду, домашнюю утварь. Отец семейства выходит на «Старый» базар, ныне — Центральный рынок — прибивать набойки к обуви. Там услышал, что под Батайском есть менка (рынок, где не покупают, а обменивают товары — прим.ред), а немцев будто бы уже гонят. Гонят-то гонят, но кушать надо. Отец решился идти.

— У нас оставались тарелки, больше нечего было. Мама стала спрашивать, из чего же мы теперь будем есть. «Да было бы чего», — отвечал папа. И ушел. И в это время к нам снова поставили квартирантов. На этот раз при чинах — с серебряными погонами. Они разделись, повесили шинели, поставили у гардероба винтовку, развернули карту, стали говорить о том, где какие бои идут. Мама с ними была на кухне, они все просили: «Матка, кофе», мама варила и подавала. Мама выросла среди русских немцев, в поселении под Таганрогом. Она понимала немецкий. Читать не умела, но слова знала. И вдруг она приходит и шепчет: «Ой, немцы отступают. А отца нет!». Немцы называли города, которые были сданы. Батайск — нет. Отец был в Батайске, — вспоминает Елизавета.


Елизавета (крайняя слева) и ее сестра Надежда (рядом).

Тогда в семье не знали, что глава семейства уже в Ростове, но из-за суматохи просто не может пройти: немцы беспорядочно отступали, русские ставили кордоны.

Квартиранты Бурдановых спешно начали собираться. Вдруг за ними кто-то прибежал, что-то быстро проговорил, и те, схватив одни только карты, выбежали во двор. Мама, вспоминает Елизавета, замерла: хлеб, хлеб-то, главное, оставили.

А через несколько минут в квартиру буквально ввалился отец, ему удалось добраться живым.

— Немцы бегут! — только и сказал он.

Через несколько минут родители спохватились: винтовка и шинель остались.

— Утром уже по квартирам ходили наши. А у нас — винтовка и шинель. Мы боялись, что скажут: вот, мол, пособники Гитлера, немцев приваживали. Мама сказала: «Шинель не отдам! Дитя голое, а ей еще в школу». Вспороли погоны, и вместе с винтовкой отец вынес их в мусорный жбан. Только подошел к подъезду, а там — красноармейцы. Но обошлось, — рассказывает Елизавета.


Ребята со двора Елизаветы и она сама (в нижнем ряду). Послевоенное фото.

Когда жизнь стала снова понемногу налаживаться, мама Лизы отнесла шинель в мастерскую, там ее перекрасили, правда, неудачно, и перешили. Лизе вышло пальто, в котором она ходила потом еще и после окончания школы.

Сергей, брат Елизаветы, еще до войны занимался в кружке радиолюбителей. Мастерил приемники, настраивался на разные волны, чтобы слушать в том числе зарубежные каналы. Из обрывков сообщений Бурдановы и узнали, что война кончилась.

— Кричали все в домах! Выскакивали и стар, и мал. Я бурки натянула на себя в суматохе, хотя было жарко. Всем домом, наверное, мы бежали от Мечникова до самого Энгельса (сейчас Большая Садовая — прим. ред.) и кто нам ни встречался, всем орали: «Война закончилась, война закончилась!». И обнимались, и целовались. Это было что-то единое, дружное. Не нужно было ни наций, ни языков, никаких границ, ничего — все были радостные. Вот так и закончилось, — вспоминает Елизавета.


Выпускницы школы №33, послевоенное фото.

Через несколько дней, когда все утряслось, люди начали возвращаться к привычной жизни. Дети пошли в школу — ту самую, что занимал немец, No 52. Школа была разбита, ее долго приводили в порядок. Но в последний момент оказалось, что учиться здесь ребята не смогут. Из эвакуации вернулись новые семьи с новыми подросшими детьми, которым нужно было идти в классы. Лиза и ее сверстники оказались переростками. Многие в итоге пошли в ФЗО — фабрично-заводское обучение, оттуда потом брали рабочих на заводы и фабрики. Елизавету отправили в 33-ю школу. Запомнилось, что топили буржуйкой, которую ставили прямо в классе. А еще — учительница по русскому языку, она вела уроки, не снимая старенького, потертого пальто. «Ничего, деточки, ничего, — приговаривала она, — лишь бы все утихомирилось».

Григорий Мелихов
Фото из семейного архива героини

Присылайте свои новости, фото и видео на номер +7 (938) 107-87-80 (Viber, WhatsApp). Звоните, если попали в сложную ситуацию и не получили помощи от чиновников.

Подпишитесь на нашу группу в Instagram. Наш сайт в соцсетях: Одноклассники, Facebook, ВКонтакте, Telegram.

Новости на Блoкнoт-Ростов-на-Дону